Трансгуманизм.

Проблема, которую ставит современная наука, уходит еще глубже. Сама концепция, что существует нечто, называемое «человеческой сущностью», подвергается непрестанным атакам современной науки уже полтора столетия. Большой объем работы, проведенный в этологии животных за последние лет 50, размыл отчетливую границу, которая когда-то отделяла человека от прочего животного мира. Распространена точка зрения, что то, что мы называем человеческой природой, есть всего лишь видоспецифичные свойства и эволюция поведения человека за последние сто тысяч лет. Например, Дэвид Халл пишет: «Я не вижу, почему так важно существование человеческих универсалий. Я думаю, что такие атрибуции либо ложны, либо пусты, но даже если они верны и существенны, распределение этих свойств – во многом вопрос эволюционной случайности» [Michael Ruse and David L. Hull, The philosophy of biology (New York: Oxford University Press, 1998) p. 385].

Единственное, от чего не могут отказаться те, кто отрицает существование особой природы человека, – это вера в понятие человеческого достоинства, сегодня начисто отрезанное от его религиозных корней. Говоря словами философа Чарльза Тейлора, «мы убеждены, что в корне неправильно и безосновательно проводить какие-либо более узкие границы, чем границы всей человеческой расы. И если кто-то потребует их провести, мы немедленно потребуем ответа, что отличает тех, кто включен в них, от оставленных за бортом» [Charles Taylor, Sources of the self: the making of modern identity (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1998), pp. 6-7]. Мысль о равенстве человеческого достоинства, оторванная от своих христианских или кантианских корней, сохраняется как религиозна догма у самых заядлых материалистов от естественных наук. Причины устойчивости этой идеи достаточно сложны. Частично тут дело в силе привычки и в том, что Макс Вебер назвал «призраками умерших религиозных верований». Частично это продукт исторической случайности: последним существенным политическом течением, открыть отрицавшем предпосылку универсального человеческого достоинства, был нацизм, а страшные последствия расовой и евгенической политики нацизма – прививка, дающая хороший иммунитет еще на пару поколений. Что касается стволовых клеток, ближайшее время этические противоречия, которые вызваны их использованием, будут угрожать достоинству не нормальных взрослых людей, а лишь тем, кто не обладает полным набором способностей, определяемых нами как характерных для человека. Самая большая группа этой категории – нерожденные младенцы, но сюда входят также маленькие дети, смертельно больные люди, немощные старики и инвалиды. Что бы не говорили о неотъемлемом праве и достоинстве человека, тем не менее любая современная либеральная демократия фактически дифференцирует права на основании степени, в которой индивиды или категории обладают определенными свойствами. Например, дети не обладают правами взрослых, они не решают где жить, ходить в школу или нет и так далее. Официально люди с болезнью Альцгеймера не лишаются политических прав, но ограничены в правах на вождение в машины и на принятие определенных финансовых решений. Тогда, с точки зрения естественных прав, можно было бы возразить, что вполне разумно присвоить нерожденным права, отличные от прав младенцев и детей. Мы устраиваем похороны умершим детям, но не выкидышам – это тоже свидетельство естественности данного различия. Все это подводит к выводу, что бессмысленно относиться к эмбрионам как к людям, присваивая им те же права, что и детям. Но хотя моральный статус эмбриона ниже, чем, у младенца, он выше, чем у произвольной группы клеток и тканей, с которой работают ученые. [Ф. Фукуяма, 2004].

С другой стороны особой ценности человеческого достоинства Западного общества противостоит философия многочисленных стран Азии, по историческим и культурным причинам, куда менее интересующихся этической составляющей биотехнологии. Азиатские традиции вроде буддизма, даосизма, и синто не проводят резких этических различий между человечеством и остальным творением, так как это свойственно христианству. Наличие в этих традициях непрерывного перехода между человечеством и остальной природой позволяет им, как указывает Франс де Вааль, быть более сочувственными к животным [Frans de Waal, The apple and the sushi muster (New York: Basic books, 2001) p. 116]. Но также они подразумевают несколько меньшую степень святости человеческой жизни. Поэтому во многих регионах Азии была широко распространена такая практика, как аборт и инфантицид (особенно младенцев женского пола).